Я только однажды видел медведя не в зоопарке. Только один раз в жизни. Хотя я родился и первые свой тридцать с небольшим лет прожил в Сибири. В Сибири, где когда-то родился и умер мой прадед, где родился и умер мой дед, где родился мой отец. А я уехал из Сибири. Уехал далеко и, наверное, без сожаления.

Я родился и вырос в городе, который не могу ощущать ни как большой, ни как маленький. Я не могу понять его размеров. Когда-то он казался мне непостижимо большим, а когда я бежал из него, он bыл удушливо тесен. А теперь, когда я приезжаю, ре..e..дко – редко, приезжаю в мой родной город, я уже не понимаю, какой он. Он большой или маленький для тех, кто живет в нем. А я-то уехал. Уехал и теперь уже не пойму. Никогда.

Не пойму потому, что не знаю какого-то понятийного механизма, а самое главное – не знаю, что, собственно, мне нужно понять. Что?!

Когда-то он казался мне непостижимо большим, а когда я бежал из него, он bыл удушливо тесен. А теперь, когда я приезжаю, ре..e..дко – редко, приезжаю в мой родной город, я уже не понимаю, какой он.

Отчего, когда я где-то далеко-далеко от города, где я родился и вырос, и даже далеко от Родины, захожу в какую-нибудь, я не знаю… Представляете, жара, самый конец июля. Юг. И даже не наш юг, а вообще Юг. В сухой траве стрекочут кузнечики, и все звенит от неподвижной жары. В небе ни облачка, горизонт совсем белый и знойный, а вы при этом осматриваете какую-то достопримечательность, какую-то важную для всех руину. Гид подробно описывает историческую значимость того места, где вы находитесь, а кто-то из группы таких же, как вы, любознательных людей, одетых в светлые шорты, задает какие-то уточняющие вопросы, чтобы показать свою осведомленность. У вас уже белеет в глазах, но вдруг гид увлекает вас и всех остальных дальше, и вы входит в какой-то грот или гробницу, и на вас падает темная прохлада, кажущаяся даже какой-то влажной, но влажной не в плохом, а в спасительно-нежном смысле…

Почему в этот момент вспоминается то, как я, запыхавшийся и разгоряченный игрой, забегал с летного, знойного и пыльного двора в подъезд моего дома?.. Моего дома… там, в том городе, откуда я уехал. И мне уже не важно, что говорит гид, и не важно, что я где-то в таком месте, про которое читали все еще в школьных учебниках истории. Прохлада, и все…

Прохлада такая же, как в старой, еще сталинской постройки библиотеке или кассовом зале кинотеатра, куда я забегал с друзьями, выскочив из раскаленного автобуса. Мы бежали через жаркую площадь перед кинотеатром и врывались в прохладный кассовый зал…

Почему вспоминается кинотеатр? Типовой кинотеатр, которых так много, которые есть в каждом областном или даже в районном центре. Я даже не понимаю, красивый этот кинотеатр или нет, то есть для меня непостижимы архитектурные достоинства этого кинотеатра. Но радость, которую доставлял мне когда-то сам вид этого здания…Мне нравилось даже просто проезжать мимо него на автобусе, рассматривать афиши, слушать, как водитель объявляет остановку: «Следующая остановка – кинотеатр (такой-то).»

Мой город – не старый город. Он и не может быть старым. Он же сибирский город. K тому же мой город моложе других сибирских городов. Но странно, он всегда был наполнен для меня достаточной, а на самом деле гораздо более чем достаточной, исторической глубиной. В нем была история. История, не состаящая из фактов и следов, оставленных этим фактами, а живая, по-настоящему интересная мне лично история.

Only once did I see a bear outside of a zoo. Only one time in my whole life. Even though I was born in Siberia, and lived my first thirty-odd years there. In Siberia, where once upon a time my great-grandfather was born and died, where my grandfather was born and died, and where my father too was born. I ran away from Siberia. Ran far and, I’d dare say, remorselessly.

I was born and raised in a city that now seems neither big nor small to me. I somehow can’t call its true measurements to mind. Sometimes it looms incomprehensibly large, but when I left, it was stifling and claustrophobic. And now even when I return — ra-a-rely, rarely — return to that city of my birth, I don’t know what I’m looking at. It’s big or small for those who live there. And I’m one of those who left. I left and now I can’t understand it. Never.

My mind no longer contains the mechanism to understand the city, and perhaps more importantly, I’m not completely convinced that I need to understand it. How’s that for a problem?

Sometimes it looms incomprehensibly large, but when I left, it was stifling and claustrophobic. And now even when I return — ra-a-rely, rarely — return to that city of my birth, I don’t know what I’m looking at.

This is why, when I’m oh-so-far from the city where I was born and raised, and farther still from my Mother Country, I fall into some strange practices… Imagine: heat, the very end of July. The South. And not just our south, but the true South. Grasshoppers sing in the dry grass, and everything else rings with the immobilizing heat. The sky is cloudless, the horizon burning white hot, and you stand before some kind of attraction, something distinguished among all these ruins. A guide drones on about the historical significance of the place, right where you’re standing, and someone from your group, someone like you, the pedantic people in shockingly bright shorts, asks some probing question to show off their own intelligence. Your vision is starting to blur, when your guide leads you onward, and you enter some cave or tomb, and its dark coolness falls over you, it seems almost damp, but not unpleasantly damp, restoringly so.

Why in that moment do you recall, as I do, running up panting and breathless from the summery, hot and dusty courtyard in front of my house?… My house… there, in that city, from which I fled. Suddenly what the guide says isn’t important to me, and what’s less important still is that I’m in a place preserved in the history texts of schoolboys. The cool air is everything.

Cool air like the inside of a Soviet-era library or the box office of a movie theatre I ran to with my friends, jumping off the scorching bus. We sprinted across the hot square, in front of the movie theatre, and busted into the cool hall…

Why remember a movie theatre? It’s a typical theatre, one of many to be found in the regional or even district centers. I can’t actually call to mind whether the theatre is beautiful, architectural merits being far beyond my powers of comprehension. But the happiness I felt when I held that building in my gaze… It was enough to simply ride by it on the bus, glance at the marquee, listen to the driver announce: “Next stop, (such and such) Movie Theatre.”

My city — it’s not an old city. It can’t be. It’s completely Siberian. And furthermore it’s younger than other Siberian cities. But even so, for me it was always quite sufficiently full, in fact more than sufficient — deeply storied. History lived within it. And not just stories constructed of facts and footprints, abandoned to factuality, but alive, and of very personal interest.