Мой дед рассказывал мне… До сих пор не пойму и не пойму никогда, зачем он это делал… Зачем он рассказывал мне одинадцаты, двенадцати, ну максимум тринадцатилетнему человеку… Вообще что-то рассказывал. Когда я смотрю на двенадцати- тринадцатилетних людей, у меня не возникает желания рассказать что-то, подобное тому, что мне рассказывал мой дед. А он рассказывал…

Мой дед родился в нашем городе. Он всегда был городским человеком. И это не важно, каким был город тогда, когда родился мой дед. Большим был или маленьким, этот город, для моего деда, я не знаю. Но он в нем родился и умер. Он был образованным человеком, он закончил университет. Мой дед воевал, и вообще он не сидел всю жизнь на одном месте. Но он родился и умер в нашем городе. И, кажется, он был доволен. Хотя что я могу про это знать? Я просто помню, что мой дед никогда мне ничего плохого про город не говорил.

Мост высокий и длинный, мост над темной широкой и быстрой рекой. В моем городе темная и быстрая река. Большая сибирская река.

Он говорил, что, когда ему было столько же лет, сколько мне, то есть двенадцать – тринадцать, у него было две пары ботинок. Хорошие ботинки и плохие. Но все лето, с мая по середину сентября, то есть до самых холодов, он бегал босиком. Дед любил подчеркнуть, что при этом никогда не болел, а любую царапину замазывал глиной и бежал дальше. Он рассказывал, что там, где сейчас новый вокзал, была роща и там они (мой дед и все остальные) ноходили все, что им было нужно. Ели пучку, копали саранку, собирали ягоду, зорили птичьи гнезда и пекли потом яйца на костре. И еще дед говорил, что по берегам нашей реки росла масса дикого чеснока…

В любом городе, который стоит на реке, есть правый и левый берег. Я родился и вырос… не на том берегу, на котором родился и вырос мой дед. Старая часть города была всегда от меня отделена рекой, туда, где все происходило с моим дедом когда-то… давно, туда вел мост. Мост высокий и длинный, мост над темной широкой и быстрой рекой. В моем городе темная и быстрая река. Большая сибирская река.

Когда мы с дедом были в рыболовном магазине, он, которого я никогда не видел с удочкой и даже не мог себе представить в какой-нибудь рыбацкой ситуации, рассматривая лески и прочие снасти, со вздохом говорил, что, если бы у него тогда были такие же, он был точно мог бы прокормить рыбой всю семью, и не только.

Он рассказывал мне тогда, а я запомнил, что они мальчишками бегали на рынок и дергали у коней из хвостов конский волос для удочек. Он говорил, что если кто-то приводил белую лошадь, то хозяину такой редкой лошадь нужно было от нее не отходить, а то животное могло вернуться в деревню вовсе без хвоста. Белый конский волос очень ценился. Белый волос вязали в самом конце снасти, к нему, собственно, и привязывали крючок. Дед даже показывал, как они делали леску из конского волоса. Он объяснял, что не просто привязывали один волос за другим, а как-то еще крутили эти узлы, а потом катали эту леску ладонью по ноге. Дед при этом делал движения, похожие на те, что делают на Кубе, показывая туристам, как скручивали сигары в незапамятные времена кубинские женщины.

My grandfather told me… I don’t to this day, and never will understand, why he did it… Why he told me as an eleven, twelve or at most thirteen year old boy… He always had something to tell. I feel no desire, when I watch twelve and thirteen year old boys, to tell them the kind of things my grandfather told me. But tell me he did…

My grandfather was born in our city. He was a man of the city, always. It’s not important what kind of city it was when my grandfather was born: was it big or small for him? I don’t know. But he was born and died in it. He was an educated man, he finished university. My grandfather fought in a war; naturally he didn’t sit in one place for his whole life. But he was born and died in our city. And, it would seem, he was content. Although what can I know about that? All I know is that my grandfather never said a bad word about the city to me.

A tall and thin bridge, over a dark, wide, rapid river. In my city, a river dark and quick. A big Siberian river.

He said that when he was my own age, that is twelve or thirteen, he had two pairs of boots: good boots and bad ones. But all summer long, from May until the middle of September, until it was really cold, he ran around barefoot. My grandfather loved to emphasize that he never came to any harm as a result, that he just smeared clay over any scratches he received and ran on. He told me that there, in place of the new train station, was a grove of trees, where they (my grandfather and the rest) found everything they needed. Nibbled sprigs of parsley, dug up Saranka lilies, collected berries, raided birds’ nests and then baked their eggs over the campfire. And what’s more, my grandfather said that along the shore of our river grew a mass of wild garlic…

In any city that stands on a river, there is a right-hand bank and a left-hand bank. I was born and raised… not on the same bank where my grandfather grew up. The old part of the city was always cut off from me by the river, the part where it all happened for my grandfather once… long ago, a bridge led there. A tall and thin bridge, over a dark, wide, rapid river. In my city, a river dark and quick. A big Siberian river.

When we were with my grandfather in the fish and tackle shop, he, whom I never saw with a fishing rod and can’t imagine in any kind of fishing situation, looked over the poles and other bits of gear, and said with a sigh that if he’d only had that sort of thing back then, he’d have fed the entire family and more with fish.

Then, I remember, he told me that the boys would run to the market and pull hair from the ponies’ tales to make into fishing lines. He said that if a person happened to ride a white horse, then the owner could never leave the beast alone, or else they’d return to their village with a completely tail-free animal. White horsehair was a valuable commodity. The light hair was tied to the end of the fishing line, and to it they of course attached the hooks. My grandfather even showed me how he made a fishing line from horsehair. He explained that he didn’t simply attach a single hair to another, but rather he twisted them into knots and then rolled the lines across his lap with his palm. My grandfather said this while making movements much like the ones used in Cuba, to show tourists how Cuban women have rolled cigars since time immemorial.